Сто лет назад в российскую литературу вошёл человек, которому было суждено стать одним из самых значительных её представителей в XX веке — причём не только у себя на родине, но и во всём остальном умеющем читать мире.
26 ноября 1919 года в газете "Грозный", издававшейся в городе, носящем то же название, было помещено эссе (по принятому в те времена в издательском мире определению — фельетон) под названием "Грядущие перспективы". Автор фельетона, подписавшийся криптонимом М.Б., впервые увидел своё сочинение не в виде рукописного текста на листе писчей бумаги, а в виде оттиска типографского набора на газетной полосе. Автору было 28 лет. Он служил военным врачом в частях Вооружённых сил Юга России, куда прибыл двумя месяцами ранее из родного Киева, мечтал бросить опостылевшую за последние три года медицину и стать писателем. Его звали Михаил Булгаков.
Свою первую публикацию, вырезанную из газеты таким образом, чтобы постороннему глазу было непросто идентифицировать её название и место издания, Булгаков бережно хранил всю оставшуюся жизнь. Впереди у него было множество других — фельетонов, репортажей, рассказов, повестей и один, хотя и не до конца опубликованный, роман. Два других остались в рукописях и увидели свет лишь через много лет после смерти их автора. Но крошечное по объёму эссе, появившееся на исходе осени 1919 года во вскоре навсегда канувшей в Лету провинциальной газетке, имело для Михаила Булгакова совершенно особое значение — именно по причине того, что оно было его первым печатным текстом.
Первая публикация для любого пишущего человека имеет ту отличительную от всех прочих особенность, что она — не забывается. Даже в том случае, когда под конец жизни о ней без стыда не хочется вспоминать. Но будущему всемирно известному российскому писателю Михаилу Булгакову стыдиться своей первой публикации было незачем — ему ею следовало гордиться. Что он, по-видимому, и делал — втайне, никогда о ней не упоминая даже в самом узком дружеском кругу, — несомненно, во избежание того, чтобы, как он в подобных случаях выражался, "не саданули бы меня в места не столь отдалённые".
* * *
Если определять тональность эссе "Грядущие перспективы" одним словом, то слово это будет — "отчаяние". Если же более развёрнуто, двумя словами, то — "оптимистическое отчаяние". Казалось бы, явный парадокс — разве может отчаяние быть оптимистическим? Это же оксюморон. Однако не всё с этим сочинением так просто, чтобы его можно было характеризовать однозначно.
Мотив отчаяния возникает в "Грядущих перспективах" с первых же слов. Сообщив читателю, что слова эти пишутся в момент, "когда наша несчастная родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую её загнала "великая социальная революция"[1], Михаил Булгаков констатировал, что у многих из вовлечённых в российскую трагедию людей всё чаще возникает одна и та же мысль: "А что же будет с нами дальше?" Мысль эта (по его определению, "настойчивая, тёмная и мрачная") "встаёт в сознании и властно требует ответа". Ответа, однако же, взять неоткуда — поскольку нет его ни в недавнем прошлом (которое достойно одного только проклятия), ни в стоящем перед глазами настоящем ("Оно таково, что глаза эти хочется закрыть"). Поэтому в поиске ответа остаётся только одно — попробовать заглянуть в будущее. Которое, как и всякое будущее, представляется тому, кто намеревается в него заглянуть, загадочным и неизвестным. Положение усугубляется ещё и тем, что желание это возникло в совершенно не подходящее для этого время: вокруг идёт война, от исхода которой это будущее напрямую и зависит.
Война же — самая страшная из возможных: гражданская, братоубийственная. По одну сторону линии фронта — герои-добровольцы, "бестрепетно совершающие свой долг" и рвущие "из рук Троцкого пядь за пядью русскую землю", по другую — вооружённые безумцы, тем же Троцким одураченные.
В том, чья возьмет и кто победит, у автора "Грядущих перспектив" ни малейших сомнений нет. Принадлежа к первым, он люто ненавидит вторых и страстно желает им поражения и гибели — разумеется, не по причине особой кровожадности своей натуры, но только для того, чтобы была спасена от уничтожения горячо им любимая страна под названием Россия.
Основными причинами, приведшими Россию на грань гибели, Булгаков называл трагические события последних двух лет: "безумство мартовских дней", "безумство дней октябрьских", "развращение рабочих", "безумное пользование станком для печатания денег", появление в Украине "самостийных изменников" и Брест — то есть сепаратный мирный договор между Совдепией и Германией, подписанный узурпаторами и оккупантами в марте 1918 года в Брест-Литовске.
В этом перечне обращает на себя внимание прежде всего то, что автор "Грядущих перспектив" не делал различий между Февральской революцией 1917 года и последовавшим вслед за ней Октябрьским переворотом. Для него это — явления одного порядка. Весь последовавший кошмар — от печатания при Временном правительстве ничем не обеспеченных денег до заключения большевиками похабного Брестского мира с немцами и появления в Малороссии (то есть в Украине) "самостийной сволоты", возникшей из ниоткуда и сразу же начавшей растаскивать Россию на части, — для Булгакова есть прямое следствие крушения империи. Для него, монархиста по убеждениям, да ещё и провинциального интеллигента, заражённого бытовым антисемитизмом, что Гучковы с Милюковыми и Керенскими, что Ульяновы с Бронштейнами и Апфельбаумами, что Петлюра (по-булгаковски — "Пэтурра") с Винниченкой и какими-нибудь Тютюнниками и Змиевыми, что батька Махно — всё одно: враги. Смертельные враги. Поскольку Россия должна быть, во-первых, великая, во-вторых, единая и, в-третьих, неделимая. Он так считал, потому что его так воспитали.
Временщиков, краснобаев и демагогов Михаил Булгаков презирал. Большевиков, узурпаторов и палачей — ненавидел. Петлюровских самостийников же — равно и ненавидел, и презирал. Доказательств это утверждение не требует — доказательством его является роман "Белая гвардия", из которого это явствует со всей очевидностью. Впрочем, это уже совсем другая история, не имеющая к дебюту Михаила Булгакова в качестве политического публициста прямого отношения.
* * *
Большая часть "Грядущих перспектив" представляет собой страстный призыв к борьбе с большевистской чумой — призыв, более похожий на набор заклинаний, чем на установку, исходящую из констатации реальной действительности. Действительность же эта была известна военврачу Булгакову не хуже, чем кому-либо ещё из военнослужащих Вооружённых сил Юга России. И была она вовсе не такой радужной, как о том можно было вычитать в строках его фельетона. Булгаков утверждал:
"Перед нами тяжкая задача — завоевать, отнять свою собственную землю. <...> Но придётся много драться, много пролить крови, потому что пока за зловещей фигурой Троцкого ещё топчутся с оружием в руках одураченные им безумцы, жизни не будет, а будет смертная борьба. Нужно драться. <...> Мы будем драться. <...> Мы будем завоёвывать собственные столицы. И мы завоюем их".
Невозможно с уверенностью ответить на вопрос — а верил ли Михаил Булгаков сам в то, про что он писал? Дата публикации эссе — 26 ноября 1919 года — свидетельствует о том, что "Грядущие перспективы" появились в момент, когда никаких иллюзий касательно победы над большевиками у белых уже не было. Именно в эти дни началась гибель самого Белого движения на Юге России — с катастрофического разгрома основных частей ВСЮР под Воронежем и Касторной, превратившегося вскоре в повальное бегство к Харькову и дальше — к Ростову-на-Дону и Екатеринодару. Тогда же на деникинцев обрушилась ещё одна напасть — страшная эпидемия сыпного тифа, выкосившая белые ряды почище красной шрапнели. "Ну, всё — капут! Сожрала Белую армию белая вошь", — писал, констатируя кошмарную реальность конца 1919-го, белогвардейский публицист А. Ветлугин (он же Д. Денисов, он же В. Рындзюн[2]), — тот самый Ветлугин, чьим стилем так восхищался начинающий беллетрист Михаил Булгаков и на чьих книгах, уже живя в Москве, учился писать сам. Но это — тоже совсем другая история.
* * *
Если всё же предположить, что в момент начавшегося краха Белого движения Булгаков совершенно искренне верил в победу белых (то есть своих) над красными, то стоит обратить внимание на то, какой представлялась автору "Грядущих перспектив" жизнь в России, которая наступит после того, как "негодяи и безумцы будут изгнаны, рассеяны, уничтожены". Представлялась она ему в далеко не радужном свете:
"<...> страна окровавленная, разрушенная начнёт вставать... Медленно, тяжело вставать. <...> Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном, и в буквальном смысле слова. <...> И только тогда <...> мы вновь начнём кой-что созидать <...>.
Кто увидит эти светлые дни? Мы?
О нет! Наши дети, быть может, а быть может, и внуки, ибо размах истории широк и десятилетия она так же легко "читает", как и отдельные годы".
Это и есть то самое, что называется "дар предвидения". Победы, которой не случилось тогда, но которая обязательно произойдёт теперь. И будущей реальности, которая всех нас ещё ждёт после этой победы.
Вот это — как раз та самая история, которая будет твориться на глазах многих из тех, кто сейчас читает эти строки.
* * *
И последнее.
Если экстраполировать описанные в булгаковском эссе реалии — оттуда, из трагической российской действительности столетней давности, — сюда, в реальность нынешнюю, не менее трагическую, и заменить в тексте несколько слов ("великую социальную революцию" — на "гэбистско-воровской режим") и фамилию Троцкий — на Сечин, — кажется, что оно написано сегодня. Не хватает только упоминаемых белогвардейским военврачом Булгаковым героев-добровольцев, готовых рвать из лап упырей родную землю — пядь за пядью, не считаясь с необходимостью принести свои жизни на алтарь победы. Однако из этого не следует, что таких людей в нынешней России вовсе не существует. Они в ней есть. Хотя в данный момент их ещё не видно. Но они обязательно выйдут на поверхность. В самом недалёком будущем.
[1] Здесь и далее эссе М. Булгакова "Грядущие перспективы" цит. по первопубликации: М<ихаил> Б<улгаков>. Грядущие перспективы // Грозный. 1919. № 47. 13 (26) ноября.
[2] Вольдемар Ветлугин (урожд. Владимир Рынюдзюн; 1897–1953) — американский журналист, сценарист и кинопродюсер российского происхождения. Во время Гражданской войны в России 1918–1923 гг. — репортёр и публицист, сотрудничавший сначала с анархистской, затем с белогвардейской прессой. В эмиграции с 1920 г. Автор книг "Авантюристы гражданской войны" (1921), "Записки мерзавца" (1922) и др. Имел репутацию беспринципного циника, способного ради красного словца выпилить домино из костей родного отца.
